Неточные совпадения
— Ну, вот тебе беспереводный рубль, — сказала она. Бери его и поезжай в
церковь. После обедни мы, старики, зайдем
к батюшке, отцу Василию, пить чай, а ты один, — совершенно один, — можешь
идти на ярмарку и покупать все, что ты сам захочешь. Ты сторгуешь вещь, опустишь руку в карман и выдашь свой рубль, а он опять очутится в твоем же кармане.
«Вероятно, Уповаева хоронят», — сообразил он, свернул в переулок и
пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая зеленая крыша
церкви с тремя главами над нею.
К ней опускались два ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин нашел, что они имеют некоторое сходство с людьми в шубах, а окна и двери домов похожи на карманы. Толстый слой серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
Не дожидаясь, когда встанет жена, Самгин
пошел к дантисту. День был хороший, в небе цвело серебряное солнце, похожее на хризантему; в воздухе играл звон колоколов, из
церквей, от поздней обедни, выходил дородный московский народ.
Отчего по ночам, не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья», бежала в
церковь, подавала бумажку в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила в угол, бросалась на колени и долго лежала, припав головой
к полу, потом поспешно
шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Он
пошел к Вере, но ее не было дома. Марина сказала, что барышня ко всенощной
пошла, но только не знала, в какую
церковь, в слободе или в деревенский приход на гору.
«Опять вверх!» — ворчали мы, теряя терпение, и
пошли на холм, подошли
к протестантской
церкви, потом спустились с холма и очутились у сада и домика миссионеров.
А Верочка, наряженная,
идет с матерью в
церковь да думает: «
к другой
шли бы эти наряды, а на меня что ни надень, все цыганка — чучело, как в ситцевом платье, так и в шелковом.
— А вот на дороге все расскажу, поедем. Приехали, прошли по длинным коридорам
к церкви, отыскали сторожа,
послали к Мерцалову; Мерцалов жил в том же доме с бесконечными коридорами.
Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились
к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник
пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею.
Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев.
Архиерей проехал мимо и, увидя отворенные двери в
церкви, остановился и
послал спросить, что делается; священник, несколько побледневший, сам вышел
к нему и через минуту возвратился с веселым видом и сказал нам...
— Хвалился ты, что Богу послужить желаешь, так вот я тебе службу нашла… Ступай в Москву. Я уж написала Силантью (Стрелкову), чтоб купил колокол, а по первопутке подводу за ним
пошлю. А так как, по расчету, рублей двухсот у нас недостает, так ты покуда походи по Москве да посбирай. Между своими мужичками походишь, да Силантий на купцов знакомых укажет, которые
к Божьей
церкви радельны. Шутя недохватку покроешь.
— Ни за что в свете я за тебя, за гаденка, не
пойду! — кричала она, подступая
к жениху с кулаками, — так и в
церкви попу объявлю: не согласна! А ежели силком выдадут, так я — и до места доехать не успеем — тебя изведу!
По воскресеньям он аккуратно ходил
к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но
идет не по дороге, а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет в
церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно стоит до конца службы.
Шел ли набожный мужик, или дворянин, как называют себя козаки, одетый в кобеняк с видлогою, в воскресенье в
церковь или, если дурная погода, в шинок, — как не зайти
к Солохе, не поесть жирных с сметаною вареников и не поболтать в теплой избе с говорливой и угодливой хозяйкой.
Я сказал матери, что после
церкви пойду к товарищу на весь день; мать отпустила. Служба только началась еще в старом соборе, когда Крыштанович дернул меня за рукав, и мы незаметно вышли. Во мне шевелилось легкое угрызение совести, но, сказать правду, было также что-то необыкновенно заманчивое в этой полупреступной прогулке в часы, когда товарищи еще стоят на хорах собора, считая ектений и с нетерпением ожидая Херувимской. Казалось, даже самые улицы имели в эти часы особенный вид.
Это помешало мне проводить мать в
церковь к венцу, я мог только выйти за ворота и видел, как она под руку с Максимовым, наклоня голову, осторожно ставит ноги на кирпич тротуара, на зеленые травы, высунувшиеся из щелей его, — точно она
шла по остриям гвоздей.
Может ли, если пожелает, каторжный с бритою головой, с одним или двумя тузами на спине, закованный в кандалы или прикованный
к тачке,
пойти в
церковь?
Покамест расстаюсь с вами. Звонят
к всенощной — жар уменьшился; я
пойду не в
церковь, а в поле, — там можно и подышать и помолиться.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это
пошло в соседнюю приходскую
церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь
шла по средине улицы и вела только что не за руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был в
церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день часам
к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.
— Ну, и
слава богу. Благочестивый ваш папенька человек. Вот я так не могу: в будни рано встаешь, а в воскресенье все как-то понежиться хочется. Ну, и не поспеешь в
церковь раньше, как
к Евангелию. А папенька ваш, как в колокол ударили — он уж и там.
По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и
шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие
к церкви. Из
церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать — до вечера.
И стали
к портному и
к Ивану ходить, и стали понимать, и поняли, и бросили курить, пить, ругаться скверными словами, стали друг другу помогать. И перестали ходить в
церковь и снесли попу иконы. И стало таких дворов 17. Всех 65 душ. И испугался священник и донес архиерею. Архиерей подумал, как быть, и решил
послать в село архимандрита Мисаила, бывшего законоучителем в гимназии.
Всю ночь он
шел, терзаемый сознанием безвыходности своего положения, и только
к заутрене (кстати был праздник) достиг цели и прямо зашел в
церковь.
— Как же, сударь, возможно! все-таки… Знал я, по крайней мере, что"свое место"у меня есть. Не позадачится в Москве — опять
к барину: режьте меня на куски, а я оброка добыть не могу! И не что поделают."Ах ты, расподлая твоя душа! выпороть его!" — только и всего. А теперь я
к кому явлюсь? Тогда у меня хоть
церква своя, Спас-преображенья, была —
пойду в воскресенье и помолюсь.
И
пошел я
к ранней обедне, помолился, вынул за себя часточку и, выходя из
церкви, вижу, что на стене Страшный суд нарисован и там в углу дьявола в геенне ангелы цепью бьют.
Монастырь, куда они
шли, был старинный и небогатый. Со всех сторон его окружала высокая, толстая каменная стена, с следами бойниц и с четырьмя башнями по углам. Огромные железные ворота, с изображением из жести двух архангелов, были почти всегда заперты и входили в небольшую калиточку. Два храма, один с колокольней, а другой только
церковь, стоявшие посредине монастырской площадки, были тоже старинной архитектуры.
К стене примыкали небольшие и довольно ветхие кельи для братии и другие прислуги.
Но что обо мне могли думать монахи, которые, друг за другом выходя из
церкви, все глядели на меня? Я был ни большой, ни ребенок; лицо мое было не умыто, волосы не причесаны, платье в пуху, сапоги не чищены и еще в грязи.
К какому разряду людей относили меня мысленно монахи, глядевшие на меня? А они смотрели на меня внимательно. Однако я все-таки
шел по направлению, указанному мне молодым монахом.
— Прямо из
церкви зайдите
к нам, закусить чем бог
послал и выпить за новобрачных. И товарищей позовите. Мы звать всех не в состоянии: очень уж тесное у нас помещение; но для вас, милых моих александровцев, всегда есть место. Да и потанцуете немножко. Ну, как вы находите мою Юленьку? Право, ведь недурна?
В избранный для венчания день Егор Егорыч
послал Антипа Ильича
к священнику, состоящему у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем, было село), сказать, что он будет венчаться с Сусанной Николаевной в пять часов вечера, а затем все, то есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор, отправились в
церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам с дьяконом облекся в дорогие дорадоровые ризы, в которых служил только в заутреню светлого христова воскресения.
Фаэтон между тем быстро подкатил
к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой
церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную
церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм,
шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения
славы твоея».
На другой день Крапчик, как только заблаговестили
к вечерне, ехал уже в карете шестериком с форейтором и с саженным почти гайдуком на запятках в загородный Крестовоздвиженский монастырь, где имел свое пребывание местный архиерей Евгений, аки бы слушать ефимоны; но, увидав, что самого архиерея не было в
церкви, он, не достояв службы,
послал своего гайдука в покой ко владыке спросить у того, может ли он его принять, и получил ответ, что владыко очень рад его видеть.
Вот и мы трое
идем на рассвете по зелено-серебряному росному полю; слева от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в холмах зеленых садов, в золотых главах
церквей, встает не торопясь русское ленивенькое солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно опустились
к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат на малоплодном дерне, раскрывает алые звезды «ночная красавица» — гвоздика…
Великим постом меня заставили говеть, и вот я
иду исповедоваться
к нашему соседу, отцу Доримедонту Покровскому. Я считал его человеком суровым и был во многом грешен лично перед ним: разбивал камнями беседку в его саду, враждовал с его детьми, и вообще он мог напомнить мне немало разных поступков, неприятных ему. Это меня очень смущало, и, когда я стоял в бедненькой
церкви, ожидая очереди исповедоваться, сердце мое билось трепетно.
Она ему всякий день синенькую, а меня всякий день
к ранней обедне
посылает в
церковь Иоанну Воинственнику молебен о сбежавшей рабе служить…
К сумеркам он отшагал и остальные тридцать пять верст и, увидев кресты городских
церквей, сел на отвале придорожной канавы и впервые с выхода своего задумал попитаться: он достал перенедельничавшие у него в кармане лепешки и, сложив их одна с другою исподними корками, начал уплетать с сугубым аппетитом, но все-таки не доел их и, сунув опять в тот же карман,
пошел в город. Ночевал он у знакомых семинаристов, а на другой день рано утром пришел
к Туганову, велел о себе доложить и сел на коник в передней.
Не будь этих взглядов, моя мать давно бы мне сдалась и уступила: она бы у меня и в
церковь не ходила и бросила бы свое просвирничанье, а
пошла бы
к Бизюкиной в няньки, а это ее всё против меня вооружают или Ахилка, или сам Туберозов.
Бедный мой отец, который не пел, а только вместе
шел с другими унтерами, объявил, что он дворянин, но генерал, злобно улыбаясь, сказал ему: «Дворянин должен быть с бо́льшим благоговением
к служба господня» — и в своем присутствии, в соседней комнате с
церковью, при торжественном пении божественных словословий, зверски приказал отсчитать триста ударов невинному юноше, запрещая ему даже кричать, чтоб «не возмущать господня служба».
Она скрылась. Я еще долго глядел в темноту, прислушиваясь
к частым, удаляющимся от меня шагам. Вдруг внезапный ужас предчувствия охватил меня. Мне неудержимо захотелось побежать вслед за Олесей, догнать ее и просить, умолять, даже требовать, если нужно, чтобы она не
шла в
церковь. Но я сдержал свой неожиданный порыв и даже — помню, — пускаясь в дорогу, проговорил вслух...
— Нет, уж какое же, сударь, возобновление! Прежде он в крепостном звании страдал и был постоянно в нужде и в горести и прибегал в несчастии своем
к Господу; а теперь, изволите видеть… нынче мужичок
идет в
церковь только когда захочет…
Крискент служил всенощную, утром женщины
шли в
церковь к обедне, потом
к чаю собирались кой-кто из знакомых старушек, съедали именинный пирог, и тем все дело кончалось.
Юрий, желая скорее узнать, чего хочет от них этот безотвязный прохожий,
пошел вместе с Алексеем прямо
к нему навстречу; но лишь только они приблизились друг
к другу и Алексей успел закричать: «Берегись, боярин, это разбойник Омляш!..» — незнакомый свистнул, четверо его товарищей выбежали из
церкви, и почти в ту ж минуту Алексей, проколотый в двух местах ножом, упал без чувств на землю.
В соседнем покое
к ним присоединилось пятеро других казаков; двое по рукам и ногам связанных слуг лежали на полу. Сойдя с лестницы, они
пошли вслед за Шалонским
к развалинам
церкви. Когда они проходили мимо служб, то, несмотря на глубокую тишину, ими наблюдаемую, шум от их шагов пробудил нескольких слуг; в двух или трех местах народ зашевелился и растворились окна.
Теперь пастухи
идут к яслям Младенца, он лежит в доме старика столяра Паолино, и его надобно перенести в
церковь св. Терезы.
В праздники его
посылали в
церковь. Он возвращался оттуда всегда с таким чувством, как будто сердце его омыли душистою, тёплою влагой.
К дяде за полгода службы его отпускали два раза. Там всё
шло по-прежнему. Горбун худел, а Петруха посвистывал всё громче, и лицо у него из розового становилось красным. Яков жаловался, что отец притесняет его.
«Экой ты какой… ничего с тобой не сообразишь!» — и, обратясь
к Патрикею Семенычу, изволили приказать, чтоб отдать их именем управителю приказание
послать за этого Грайворону в его село на бедных пятьсот рублей, а в
церковь, где он крещен, заказать серебряное паникадило в два пуда весу, с большим яблоком, и чтобы по этому яблоку видная надпись
шла, что оно от солдата Петра Грайворона, который до смертного часа не покинул в сечи командира своего князя Льва Протозанова.
— Я сейчас же
к ним в
церковь и
пойду, благо обедня еще не кончилась. Ведь эта большая
церковь, вероятно, ваш приход? — присовокупила она, показывая на видневшуюся в окно огромную колокольню.
«Что ты, братец? — спросил я, — где барин?» Вот он собрался с духом и стал нам рассказывать; да видно, со страстей язык-то у него отнялся: уж он мямлил, мямлил, насилу поняли, что в кладбищной
церкви мертвецы пели всенощную, что вы
пошли их слушать, что вдруг у самой
церкви и закричали и захохотали; потом что-то зашумело, покатилось, раздался свист, гам и конской топот; что один мертвец, весь в белом, перелез через плетень, затянул во все горло: со святыми упокой — и побежал прямо
к телеге; что он, видя беду неминучую, кинулся за куст, упал ничком наземь и вплоть до нашего прихода творил молитву.
Обыкновенно Полуект Степаныч завертывал
к попу Мирону, а потом уже пешком
шел в монастырь, но на этот раз колымага остановилась прямо у монастырских ворот. Воеводша так рассчитала, чтобы попасть прямо
к обедне. В старой зимней
церкви как раз
шла служба. Народу набралось-таки порядочно.
Еще дорогой попадья Мирониха рассказала воеводше, отчего в
церкви выкликнула Охоня, — совесть ее ущемила. Из-за нее постригся бывший пономарь Герасим… Сколько раз засылал он сватов
к дьячку Арефе, и сама попадья ходила сватать Охоню, да только уперлась Охоня и не
пошла за Герасима. Набаловалась девка, живучи у отца, и никакого порядку не хочет знать. Не все ли равно: за кого ни выходить замуж, а надо выходить.
А какой богомольный человек Иван Иванович! Каждый воскресный день надевает он бекешу и
идет в
церковь. Взошедши в нее, Иван Иванович, раскланявшись на все стороны, обыкновенно помещается на крылосе и очень хорошо подтягивает басом. Когда же окончится служба, Иван Иванович никак не утерпит, чтоб не обойти всех нищих. Он бы, может быть, и не хотел заняться таким скучным делом, если бы не побуждала его
к тому природная доброта.